— Я ему отомщу! – Ершова вытерла слёзы, и с отвращением заглянула в пустую рюмку. – Щас выпью, и отомщу! Плесни мне двадцать капель. И себе десять. Ты по синьке дурная.
Я и по трезвому интеллектом никогда не блистала, если уж на то пошло. А если нет разницы, то зачем себя ограничивать? Разлила поровну. Выпили, не чокаясь. Закусили салатом из рукколы. Потому что мы дамы, а не говно какое. Диету соблюдаем.
Мстить было решено немедля. За Ершову, и за всех обманутых женщин планеты Земля. Тех женщин, которые вернувшись из командировки, обнаружили в своём доме с резным палисадом недавнее присутствие посторонних проституток. Недавнее присутствие посторонних проституток – оно ж бывает явным и неявным. Неявное – это если ты только месяц спустя находишь под ванной презерватив, и закатившуюся туда губную помаду Руби Роуз интенсивно малинового цвета. И тебя начинают терзать смутные сомнения: у посла медальон, у Шпака магнитофон. А явное присутствие – это явное присутствие: презерватив ты находишь у себя в кровати, помаду Руби Роуз на хую у мужа, а саму проститутку – выбривающей линию бикини твоей бритвой в твоей ванной. Тут, конечно, без двадцати капель не обойтись, факт.
- Потаскун и свиноёб! – плакала Юлька, вытирая кровавые потёки с кафеля в ванной. – Ничего святого в человеке не осталось! Ты только посмотри: моя маска для волос Селектив, двести грамм за пятьдесят евро – где она? Где? А вот она, вот! Открываем крышечку, и смотрим: что тут у нас? Масочка за пятьдесят евро? Залупа тут за рубль двадцать! Где масочка моя, а? С кого теперь спрашивать? Куда ж ты, сука страшная, все двести граммов дела? У тебя ж волос там отсилы сорок штук было! А я, главное, ещё как чувствовала: за волосы её таскаю и думаю: «Волосы-то, волосы-то чисто шёлк! Мяконькие, славные, прям как у меня после масочки за пятьдесят евро». И тут меня как током ударило, Лида. Я крышечку открываю, а там нихуя! Аж вылизано всё! Жрала она её что ли? Теперь мы этого уже никогда не узнаем.
Трупы проститутки и Юлькиного мужа самоутилизировались в неизвестном направлении после того как Ершова кинулась на кухню за свиноколом. А ведь до этого лежали тихо, и радовали Юльку отсутствием пульса и дыхания. Я хорошо понимала подругу. Мой недавний гражданский муж Миша, на которого я потратила два года жизни и десять кило живого веса, был так же утилизирован месяц тому назад. И примерно по такому же поводу. Осуждать Ершову я не имела права.
- Отомстим, Юля. – Я по-товарищески похлопала Ершову по плечу. – Отомстим, и унизим его достоинство. Растопчем как личность. Покроем позором его фамилию!
- То есть, ты считаешь, что фамилию Мундяну можно опозорить ещё больше? Да она ж сама по себе стыд и срам. – Юлька всхлипнула и нахмурилась: — А между тем, времени у нас в обрез. Нам нужно погладить парадные камзолы, начистить праздничные чешки, и нанести лёгкий летний макияж. Мы же дамы, а не бляди лысые. Мы изысканные леди. У нас есть достоинство и салат из рукколы. Мы умеем танцевать порочное мамбо с элементами уникальной хореографии. Это всегда производило впечатление на самцов. Ты готова превращать мужчин в рабов? А? Я не вижу ваших рук!
Через два часа мы с Ершовой были готовы превращать в рабов всех подряд. Натренированным взглядом доминирующих самок. Мы смотрели на мир уверенно и дерзко. Наш летний макияж был безупречен. Мы скушали бубль-гум со вкусом тройного ментола, и от этого наши глаза приобрели дополнительный объём и сексуальную увлажнённость.
Смеркалось. На улице кого-то били. Вдалеке слышались сирены милицейских машин. Из окна шестого этажа вылетела и просвистела над нашими головами пивная бутылка. Томный медведковский вечер распахнул нам навстречу свои объятия и обещал интересные приключения.
- Сейчас мы поедем в клуб «Коко», — Юлька загнула на руке палец. – Оттуда рванём в «Улетай», а после «Улетая» хорошо бы было посетить «Пять пятниц», но мы их не посетим. Потому что в «Улетае» у нас, как всегда, спиздят кошельки. Поэтому мстить мы будем в «Улетае». Агрессивно и изысканно. Поднимай паруса, каравелла. Славная выйдет охота.
Мы презрительно обошли осколки разбитой бутылки, посчитав ниже своего достоинства кричать в темноту: «Да вы охуели что ли, дискоболы синие?!», и направились к дороге, с намерением поймать там такси, которое отвезёт нас в мир неоновых огней и флюидов разврата. Юлька небрежно вскинула руку, демонстрируя полукилограммовый золотой браслет, и возле неё немедля остановился чёрный Мерседес, из окон которого неслась бравая песня «Ю тач май траля-ля».
- Девушки, вам куда? – Спросил кто-то из авто.
- В библиотеку имени Ленина. – Сурово ответила Ершова, и спрятала в карман руку с браслетом.
- Так нам по пути! – Обрадовался кто-то внутри Мерседеса, и сделал музыку потише. – Я тоже еду в библиотеку. Хочу почитать Пришвина.
- Лида, пойдём отсюда. – Юлька твёрдо взяла меня за руку, и потащила в противоположную сторону. – Запомни раз и навсегда: по ночам на чёрных Мерседесах ездят только чурки. Мерседес стопудово угнанный, а у чурок при себе всегда кинжалы и сабли. Нас сначала зарежут, а потом посадят за угон, как соучастниц. У тебя мужа нет, и у меня с сегодняшнего дня тоже. Кто нам будет в тюрьму карамельки приносить?
Мерседес дал задний ход, и очень быстро нас догнал.
- Девушки! – Некто за рулём был настойчив. – Давайте познакомимся и вместе поедем в библиотеку. Там сегодня можно выпить абсента и потанцевать под Руки Вверх.
- Точно чурки. – Юлька сильнее сжала мою руку, и ещё интенсивней поволокла меня по придорожным камням. – Руки Вверх, ага. «Чёрные глаза, умираю-умираю». А потом Лезгинка, Сулико, танец с саблями, и кинжалом в печень. Ну их нахуй, от греха.
Дверь Мерседеса распахнулась, и оттуда вылезла загипсованная нога. А за ногой вылез мужик. Ничо такой мужик, в принципе. Главное, на чурку не похож. А то, что он похож на Зюганова в молодости – на фоне мыслей о кинжалах даже не испугало.
- Девушки, — укоризненно крикнул мужик, и потряс гипсовой ногой, — я не могу за вами бегать, честное слово. Я инвалид. И просто хороший человек. Давайте дружить?
Я притормозила. С такой ногой он нас точно не догонит. Да и сабли, вроде, у него нет. И лицо доброе. Небось, и про Пришвина не наврал.
- Чо встала? – Прикрикнула на меня Юлька, взявшая уже солидный разгон. – На кой хуй нам калеки одноногие? Как я мстить-то буду? Чо мы, здоровых себе не найдём, с таким-то макияжем и браслетом? Буду я ещё свою сексуальность на мудаков растрачивать. Ты на его морду глянь: типичная деревенская харя. Поди, к соседу в огород полез, картохи на вечернее пюре напиздить, и в заячий капкан наступил. Других вариантов просто нет.
- А Мерседес откуда? – Я больше не разделяла Юлькиной паники. – Откуда у деревенской хари Мерседес?
- Да кто тебе сказал, что это Мерседес? – Юлька уже врала напропалую. – Мы с тобой литр на двоих уговорили. А ты, вон, и с бутылки пива продуктовую тележку из Ашана за Феррари примешь. Не Мерседес это! Не-Мер-Се-Дес!
А через пять минут мы уже сидели в салоне машины, и показывали водителю Вове кратчайший путь в клуб «Коко».
- Вот тут налево. – Размахивала браслетом Ершова. – А щас направо поворачивай. А теперь прямо. А почему тут на доме написано «Южное Бутово»? Ты куда нас завёз, диггер одноногий? Разворачивай бричку, нищеброд. Ну нихуя у мужика нету: ни ноги, ни навигатора, ни мозгов. Позорище.
К четырём часам утра я заподозрила, что Юльке просто нравится кататься на Мерседесе, и в «Коко» мы сегодня не доедем. Поэтому, увидев впереди неоновую вывеску «Диско-бар «Деревяшечка», заорала:
- Тормози тут! В жопу это «Коко», пойдём тратить твои наличные в Деревяшечке! Судя по названию, там можно выпить. Вкусно и много.
- Самогона из опилок много не выпьешь. – Презрительно высказалась Ершова, и покачала головой: — Стыд один с тобой. Разве ж изысканных дам может тянуть в заведение с названием Деревяшечка? Там наверняка дефлопе не подают, и метрдотели недостаточно вышколены. А я хочу выпить пунша и крюшона.
- Дай ей подсрачника, Вова. – Я уже открыла дверцу, и обернулась к водителю. – Не видишь: девушке плохо. Подсрачник и свежий воздух творят чудеса. Через пять минут Юля будет пить самогон из опилок, и закусывать консервированным шпинатом. Я-то знаю.
Спустя час Ершова надрывно орала в микрофон: «Шёл я лесом-камышом, встретил бабу голышом», Вова хлопал в ладоши, весело стучал в такт гипсовой ногой и костылём, а я танцевала кентачис, зажав зубами столовый нож. Про крюшон никто и не вспоминал.
- Господа, мы закрываемся. – Сзади подкрался официант и тревожно воззрился на мой нож. – Верните прибор на место и заплатите за битую посуду.
Я сплюнула нож в руку, и воздела над головой, в честь окончания пляски страсти. Юлька допела свою лебединую песню. У Вовы откололся кусок гипса с пятки. И все мы посмотрели на официанта.
Работник сферы обслуживания затрясся и метнулся в сторону. Мы счастливо засмеялись. Ершова наклонилась к моему уху, и жарко шепнула: «А Вовка ничо такой, да? С таким и отомстить не зазорно». Я посмотрела на Вовку Юлькиным взглядом, и согласилась, что он вполне себе ничо. Будь у меня муж-козёл и жажда отмщения – лучше варианта и не придумать. А что нога в гипсе – так это ерунда. Не хуй же у него в гипсе, в конце концов.
- Вольдемар, а поехали к тебе? – Ершова хлопнулась всем весом на пока ещё незагипсованное второе Вовкино колено, отогнула пальцем ворот его футболки, заглянула внутрь и добавила: — Но я ещё немножко не готова теребить твои мохнатые сисеньки. Ты оценил мою честность? Купи мне ещё шнапсу и сельдерея.
- Чего ей купить? – Вова растерянно посмотрел на меня.
- Красного вина и огурцов. – Я воткнула нож в столешницу, и хлопнула Вову по плечу: — А мне купи семечек и кроссворд Тёщин язык. Я на кухне у тебя посижу, пока вы Пришвина читать будете.
- Какого Пришвина?! — Вова явно хотел возразить, но я уже решительно встала и подняла за руку Ершову:
- А придётся, Вова. Придётся. Эта женщина тебя просто так не отпустит. Нужен откуп. И не вздумай оскорблять нас деньгами. Хотя, меня можно и оскорбить. А Юле нужны мохнатые сисеньки и интеллектуальное чтиво. Поедемте, гусар.
По пути мы заехали в супермаркет за шнапсом и сельдереем. Но в магазине Юля вспомнила о том, что она – изысканная дама, и загрузила тележку белужьей икрой, устрицами, и французским алкоголем, приговаривая: «А вот нехуй, нехуй на Мерседесах выёбываться. На Мерседес, значит, бабки есть, а на дефлопе нету? Где у нас тут дефлопе и как оно, блять, выглядит?»
Вова только крякнул.
- А может, ну её нахуй эту месть, а? – Тихо спросила меня Юлька, алчно глядя на котлету денег, из которой наш добрый друг отщипнул одну сотую часть, и заплатил по километровому кассовому чеку. – Может, мне замуж за него выйти?
- Ты сначала с предыдущим мужем разведись, скотина жадная. – Я вспылила. – У самой, вон, и муж, и Вова с икрой. А у меня нихуя и луку мешок. Я, может, тоже хочу замуж за Вову!
- Ишь ты, замуж за Вову она собралась! – Завопила Юлька. – Невеста тушоночная! Иди, и сама себе найди какого-нибудь Вову, а то дохуя вас таких, жадных до чужих мужиков!
- А кто вообще тебя к Вове в машину посадил, свинья ты старая! – Я перешла на ультразвук. – Кто орал: «Я туда не сяду, там чурки с кинжалами, и явственно пахнет потерей анального достоинства»?! Да если б не я, ты б щас шла домой из «Улетая» без денег, без паспорта, и с пыльным отпечатком ботинка сорок седьмого размера во всю жопу!
- А кто машину ловил?! – Ершова засучила рукава, и пододвинулась ко мне вплотную. – Кто красотой своей Вову ослепил? Из-за кого он вообще остановился?! На чей златой браслет позарился, а? А?!
- Девчонки, эй… — Слабо подал голос Вова, и тут же пожалел о своей инициативе.
- Пошёл нахуй, говно одноногое! – Заорала Ершова, и пнула Вову по гипсу.
- Иди в жопу, обрыган лысый! Лезет он тут, блять! Мордой своей козлиной! С мнениями своими, в хуй никому не тарахтевшими! – Я плюнула в сторону Вовы, и мы продолжили непринуждённую беседу:
- У меня зарплата шесть тыщ рублей! Я на пальто кожаное восьмой год коплю! А у тебя три шубы норковых! А завтра тебе твой мудак и четвёртую купит, чтоб простила! Мне Вова нужнее!
- Какие три шубы?! Всего одна, и та молью пожратая! И какое тебе пальто кожаное?! Телогрейка, валенки с галошами и гармонь трофейная через плечо! И шапка пыжиковая, чтоб в праздники выёбываться! Пальто ей! Кожаное! Ха!
- Да ты ж сроду с мужиками себя вести не умела! Один всю мебель в доме пропил, второй блядей домой таскает! Не умеешь ты мужиков в кулаке держать! Я-то Вову вышколю! У меня рука тяжёлая! Переебу ему пару раз гантелей промеж бровей, ногу вторую узлом завяжу, в глаза ему гляну и спрошу: «Что, Вова, блядовал? Кого на Мерседесе вчера катал, а? Кому устриц покупал и три банки горошка Бондюэль? Блядям, сука, покупал? Старым лысым блядям?» — и тупым лезвием ему по яйцам вжик-вжик… Вжик-вжик… Чтоб уважал жену свою, мразь такая! Вжик-вжик! Вжик-вжик!
- Хо-хо-хо! Лезвием тупым! Да кого ты напугаешь тупыми лезвиями? Уксусу ему в жопу влить через воронку – и всех делов! За ноги подвесить, и лить, лить, лить ему в сраку уксус яблочный, и жечь ему волосы на сиськах мохнатых, пока не расколется, сука, кого в Мерседесе по ночам катает, пидорас гипсовый!
Я набрала в грудь побольше воздуха, и случайно встретилась взглядом с кассиршей за Юлькиной спиной…
В третьем классе на уроке литературы нам читали рассказ о партизанах и фашистах. И показывали агитационные диафильмы: партизаны стреляют в фашистов, фашисты стреляют в партизан, партизаны добивают фашистов штыками, и последняя картинка: глаза фашиста, который однозначно обосрался. Там, в общем-то, даже непонятно что это фашист. Там одни глаза на весь периметр: огромные, полные животного страха и боли. Эти глаза потом лет пять мне в кошмарах снились. Поэтому я никогда их ни с чем не спутаю. И вот сейчас из-за Юлькиного плеча на меня смотрели те самые глаза. И крепко пахло говном.
- Юля, — я одним взглядом указала на кассиршу, — Юля, заткнись на секунду, и посмотри назад.
Ершова резко обернулась и тут же взвыла:
- А где Вова?!
А Вовы не было. Кассиршу о Вовином исчезновении можно было не спрашивать. Судя по её фашистским глазам, она ещё лет пять не сможет говорить. Поэтому бесполезно было лить ей в жопу уксус, и допытываться о том, куда делся наш славный парень Вова. Но чутьё мне подсказывало, что делся он куда-то явно навсегда. Оставив нам на память тележку с деликатесами и лёгкую грусть последней встречи.
- Нету Вовы. – Резюмировала я, и взялась за тележку. – Да и похуй на Вову, в общем-то. Тут икры килограмм. И устрицы.
- Да говно те устрицы, Лида. – Ершова тоже вцепилась в тележку, и с усилием толкнула её вперёд. – Устриц можно жрать только с сентября по апрель. Это я тебе как дама даме говорю. В мае устриц жрать моветон. Они слишком жирные, и от них случается понос. А вот горошек, к примеру, хорош круглый год. Тут, конечно, надо знать, где этот горошек выращивали…
Стеклянные двери супермаркета разъехались в стороны, выпуская меня, Ершову, и жирных устриц в утреннюю прохладу, и лёгкий майский ветер ещё с минуту доносил отзвуки Юлькиного голоса:
- … а пальто тебе кожаное купим завтра. Мой мудак щас проспится, и приползёт сегодня к вечеру: в зубах цветы, по карманам бабло рассовано. «Юлечка, прости, вот тебе денежка, купи колечко». А нахуя ж мне триста сорок восьмое колечко? Пальто тебе купим кожаное. Воротник чтоб с рыси. И шляпу обязательно. Потому что без шляпы, Лида, ты не дама, а хуйня…
В Москве наступило утро.
© Мама Стифлера
